Но главное, на что обратил внимание Шаста, был воздух. Он долго не мог понять, чего же в нем не хватает, пока наконец не догадался: запаха рыбы. Потому что там, где прошла его жизнь, в избушке Аршиша и на дворе, среди растянутых сетей, все навек пропиталось запахом рыбы. А этот новый для него воздух был настолько свежим и чистым, что мальчик дышал полной грудью, а вся его прежняя жизнь показалась далекой и ненастоящей. На минуту он даже забыл о всех своих синяках и ушибах, о боли во всем теле и спросил:
— Бри, ты что-то говорил про завтрак. Или мне послышалось?
— Говорил, — отозвался Бри. — Поищи в седельной сумке, в ней что-нибудь найдется. Сумка вон там, на дереве — ты повесил ее туда прошлой ночью, точнее — нынешним утром.
Они обследовали седельную сумку и не без успеха. В сумке лежало жареное мясо (уже начавшее портиться, но самую чуточку), комок сушеных фиг, кусок зеленого сыра, небольшая бутыль с вином и кошелек с деньгами, в котором было около сорока полумесяцев — больше, чем когда-либо доводилось видеть Шасте.
Шаста осторожно сел, потому что все у него болело по-прежнему, прислонился спиной к дереву и взялся за жареное мясо. Бри, чтобы составить ему компанию, сорвал немного травы, потом вдруг застыл на месте.
— Ох! — произнес он набитым травой ртом. — Ведь свободный Говорящий Конь никогда не должен брать чужое, воровать. Но, я думаю, эту сумку с припасами мы можем взять. Ведь мы пленники. Нас без нашего согласия схватили и увезли в чужую страну. Мы бежим из вражеского плена. Значит, эта еда и деньги — военная добыча. Трофеи. Кроме того, не будь еды, чем бы я тебя накормил? Наверно, ты, как и все люди, не можешь есть природную пищу? Я имею в виду овес и траву.
— Не могу.
— А если постараться?
— Все равно. Мне не протолкнуть их в себя. И у тебя тоже ничего не получится, если ты попробуешь мою еду.
— Конечно. Вы, люди, едите просто очень странные вещи, если не сказать больше... Фррр!
Когда Шаста уплел свой завтрак (вкуснее ему не доводилось ничего пробовать), Бри сказал:
— А теперь мне надо немного поваляться на траве, перед тем как снова надевать это противное седло.
И он приговаривал: “Хорошо! Ах, как хорошо!” — опрокинувшись на спину, перебирая в воздухе всеми четырьмя ногами.
— Тебе надо бы сделать то же самое, Шаста, — наставительно добавил он. — Если бы ты знал, как это освежает и взбадривает все тело!
Но Шаста разразился громким хохотом, а когда смог сказать что-то членораздельное, заявил:
— Ну и потеха! Особенно когда ты вот так ездишь по траве на спине, копытами вверх! — и снова прыснул.
— Не донимаю, что тут смешного! — обиделся Бри.
Вдруг он резко перекатился со спины на бок, поднял голову и сердито поглядел на Шасту, задышав так, что бока у него заходили ходуном.
— Это действительно смешно? — спросил он, и в голосе его послышалась тревога.
— Ну да, — ответил Шаста. — А в чем дело?
— Я в первый раз подумал, а валяются ли так настоящие Говорящие Лошади? Как ты думаешь? Может быть, это всего лишь глупый, шутовской трюк, который я перенял у этих, бессловесных? Какой ужас, если, вернувшись в Нарнию, вдруг обнаружу, что я нахватался здесь всяких подлых, низменных, глупых привычек!.. Отвечай же мне, Шаста, только начистоту. Не щади моего самолюбия. Настоящие, свободные, Говорящие Лошади катаются на спине?
— Да откуда мне знать? Если тебе интересно мое мнение, пожалуйста. На твоем месте я бы не стал ломать над этим голову. До Нарнии надо сначала добраться, а там уж выяснять, что у них принято, а что не принято. Ты хоть знаешь туда дорогу?
— Дорогу я знаю лишь до Ташбаана. А дальше — смутно. Я знаю, что за Ташбааном начинается пустыня, как-нибудь через нее переберемся. За пустыней — Северные Горы. А там кого-нибудь спросим. Помни о том, что Нарния — на Севере! И тогда нас ничто не собьет с дороги. Но, честно говоря, я буду рад, когда Ташбаан останется у нас позади. И мне, и тебе лучше держаться подальше от больших городов.
— Тогда, может быть, обойти и этот город?
— Не стоит. Обходя Ташбаан, придется забраться далеко вглубь материка, а там обжитые и густо населенные места, много дорог. Я там не бывал и тех дорог не знаю. Нет, нам надо держаться поближе к побережью. Тут лишь холмы и степи, и живут лишь овцы, кролики да чайки. Из людей мы встретим разве несколько пастухов... Кстати, раз уж мы заговорили о дороге, то почему бы нам не двинуться дальше?
Шаста последовал совету: оседлал Бри, забрался к нему на спину. Все тело мальчика немилосердно болело. Но Конь был добр с ним и все послеполуденное время шел тихим и ровным шагом. Начало смеркаться. По крутой тропке они спустились в долину и набрели на какую-то деревушку. Не доезжая до нее, Шаста спешился и пошел в деревню один, чтобы купить каравай хлеба, редиски и лука. Тем временем Конь легкой рысью обогнул деревню и встретил Шасту у противоположной околицы. Такую операцию они потом повторяли через ночь.
С каждым днем Шаста чувствовал себя лучше, мускулы его крепли, и он падал все реже и реже. Но Бри продолжал ворчать, что Шаста держится в седле, как мешок с мукой.
— Если бы нам нечего было бояться, — говорил он, — все равно бы я не посмел бы показаться на большой дороге — из-за стыда, мой юный друг. Мне пришлось бы сгореть со стыда!
Но несмотря на все эти попреки, Бри оказался очень толковым и терпеливым учителем. Нет лучшего наставника верховой езды, чем сам Конь. Шаста учился держаться и при рыси, и при быстрой рыси, и во время прыжков. Он мог усидеть в седле, даже когда Бри вдруг на полном скаку резко осаживал назад, резко кидался направо или налево — как, объяснял Бри, бывает в настоящем бою. Разумеется, Шаста просил Коня рассказать о войнах и битвах, где тот участвовал вместе со своим тарханом. И Бри вспоминал о стремительных маршах и переправах через быстрые реки, о молниеносных налетах и упорных боях между конными отрядами, в которых боевые кони дерутся так же, как и люди. Потому что все они как на подбор свирепые жеребцы, обученные кусаться, лягаться и послушно вставать на дыбы, когда требуется, чтобы при ударе меча или боевой секиры на противника обрушился не только вес всадника, но еще и вес лошади. Хотя Шаста готов был слушать эти рассказы целыми сутками, Бри порою отказывал ему.