— Такие чувства, — отметил тисрок, — возвышенны и справедливы. И для меня тоже все названные тобою вещи ничего не значат, когда речь идет о величии и блеске моего трона. Если принц добьется успеха, мы получим Арченланд, а впоследствии, может быть, и Нарнию. Если же не оправдает наших надежд — у меня есть еще восемнадцать сыновей. Кроме того, Рабадаш, как это бывает обычно со старшими сыновьями владык, становится опасен. Я знаю, что более пяти тисроков Ташбаана скончались раньше назначенного им часа только оттого, что старшие их сыновья, высокопросвещенные принцы, устали ждать, когда же они взойдут на трон. Поэтому пусть лучше он немножко охладит свою кровь подальше от нас, за границей, чем горячить ее здесь в праздности... А теперь, превосходнейший мой визирь, от излишка пережитой мною сегодня родительской тревоги меня клонит ко сну. Вели музыкантам идти ко мне в опочивальню. И не ложись спать, пока не отменишь помилование третьему повару. Я снова чувствую явные признаки расстройства пищеварения.
— Слушаю и повинуюсь, — сказал великий визирь и пополз к дверям на четвереньках, задом наперед. Только раскрыв дверь, он встал, поклонился и вышел. Но тисрок остался и молча сидел на диване — так долго, что Аравис испугалась, не заснул ли он сидя. Но вот с громким скрипом и пыхтением он тоже поднялся, сделал знак рабам, и те пошли впереди него, освещая дорогу. Он вышел, дверь закрылась, в комнате снова стало темно, и девочки смогли свободно вздохнуть.
— Какой ужас! Это же просто кошмар! — всхлипывая, заговорила Ласаралин. — Ох, милочка, как же я перепугалась. Меня и теперь всю трясет. Потрогай меня.
— Пошли отсюда, — сказала Аравис, которую тоже била дрожь. — Они теперь уже дошли до Нового Дворца. Пока мы отсюда не выберемся, мы не можем считать себя в безопасности. Веди меня поскорее к причалу.
— Милочка, ну как ты можешь? — в ужасе пропищала Ласаралин. — Я не могу, ничего не могу. Только не сейчас. Мои бедные нервы! Нет, нам надо сначала немного полежать, а потом вернуться домой.
— Почему домой? — спросила Аравис.
— Ох, неужели ты ничего не понимаешь? Какая же ты черствая, какая бессердечная! — всхлипывала Ласаралин.
Аравис решила, что на сострадание у нее нет времени. Она схватила Ласаралин за плечи и хорошенько встряхнула.
— Слушай! — прошипела она. — Только пикни еще раз о том, что надо вернуться домой и что не хочешь к причалу — знаешь, что я сделаю? Я выбегу в коридор и примусь вопить! Во весь голос! Пусть забирают нас обеих!
— Но нас же тогда уб-б-бьют! — заикаясь, проговорила Ласаралин. — Или ты не слышала, что приказал тисрок (да живет он вечно!)?
— Слышала. Но лучше пусть меня убьют, чем выдадут за Ахошту. Так что, если хочешь жить — веди меня к причалу.
— Ох, какая же ты нехорошая! — всхлипнула Ласаралин. — Неужели не понимаешь, в каком я состоянии!
Но кончилось тем, что она подчинилась Аравис. Они вышли в коридор, снова спустились по ступенькам (по которым уже начинали раньше спускаться), в конце концов вышли из помещения и оказались в дворцовом саду, спускавшемся террасами к самой городской стене. Ярко светила луна. Одним из неприятных моментов любых
приключений является то, что, когда вы оказываетесь в самых прекрасных местах, вы либо слишком встревожены, либо спешите еще куда-нибудь так, что у вас совсем нет ни времени, ни желания должным образом полюбоваться ими. Поэтому у Аравис (хотя она помнила все происшествия этой ночи до самой смерти) осталось лишь очень смутное впечатление о серебристых лужайках, мирно лепечущих фонтанах и длинных черных тенях, отбрасываемых кипарисами.
Когда девочки спустились с последней террасы, перед ними выросла мрачная стена. Тут на Ласаралин напала такая дрожь, что она никак не могла отпереть калитку. Пришлось Аравис сделать это самой. И вот перед нею река, на глади которой отражалась луна. На берегу действительно был маленький причал, и возле него — несколько нарядных лодочек.
— До свидания, — сказала Аравис, почувствовав теперь благодарность к подруге. — Большое тебе спасибо. Мне жаль, что пришлось быть такой свиньей. Но вспомни, отчего я бегу, и ты меня поймешь.
— Ох, Аравис, милочка! — всхлипнула Ласаралин. — Может, все-таки передумаешь? Ты же только что своими глазами видела, каким большим человеком стал Ахошта.
— Большой человек! — с презрением произнесла Аравис. — Всего лишь мерзкое пресмыкающееся, раб, который льстит тем, кто пинает его в зад. И за это его ценят! Он надеется, что сможет науськать этого жуткого тисрока на собственного сына и заставит его сплести заговор, что окончится смертью этого принца! Тьфу! Я лучше выйду замуж за одного из поварят в доме моего отца, чем за тварь вроде Ахошты!
— Ах, Аравис, Аравис! Как ты можешь говорить такие ужасные вещи! И про тисрока (да живет он вечно!). Если он так делает, значит, так и надо.
— Прощай! — сказала ей Аравис. — Я считаю, что твои наряды просто прелесть. И дом твой тоже прелесть. Желаю тебе прожить долгую, благополучную и очень красивую жизнь. Только мне такая жизнь не подойдет. Закрой за мною калитку, только не шуми.
И, вырвавшись из нежных объятий подруги, она вошла в лодку, отвязала ее, и через минуту ее уже вынесло на середину реки. Над головой девочки светила огромная луна, а где-то внизу, у самого дна реки, — большое и почти такое же яркое ее отражение. И чем ближе подплывала лодка к северному берегу, тем отчетливее слышалось уханье совы.