Хроники Нарнии Том 1 - Страница 50

Как назло, установилась великолепная погода, и, не случись эта история, Люси могла бы чудесно проводить время. Стояли теплые солнечные дни, и дети с утра до позднего вечера были на свежем воздухе — купались, ловили рыбу, лазили по деревьям и валялись на вереске. Но ни одно из этих занятий не доставляло Люси радости.

Так шло время, пока снова не настал дождливый день. Дождь зарядил до вечера, и не было никаких надежд на улучшение погоды. Дети решили поиграть в прятки. Водить выпало Сьюзен, и когда подошло время разбегаться и прятаться, Люси побежала в комнату, где стоял тот самый шкаф. Прятаться в нем она совсем не собиралась — она понимала, что если ее там найдут, то снова будут без конца вспоминать о злополучном приключении. Просто Люси очень хотелось заглянуть туда еще разочек и проверить, есть ли на самом деле Нарния и фавн, или все это ей лишь приснилось. Люси подумала, что вполне успеет заглянуть в шкаф, а потом спрятаться где-нибудь еще: в огромном и запутанном доме было много мест, где можно чудесно спрятаться. Но как только она подбежала к шкафу, в коридоре, за дверью, послышались торопливые шаги, и ей ничего не оставалось, как юркнуть в шкаф и прикрыть за собой дверцу. По-настоящему она ее не закрыла, она ведь знала, как глупо запираться в платяном шкафу, даже если он и не волшебный, а самый обыкновенный.

За дверью стоял Эдмунд, он вбежал в комнату в тот самый миг, когда Люси закрывала за собой дверцу. Заметив, куда она спряталась, мальчик сразу же решил забраться в шкаф сам, не потому, что счел его подходящим местом, чтобы спрятаться, а для того, чтобы еще поиздеваться над Люси и придуманной ею страной. Он открыл дверцу и увидел висящие, как обычно, пальто, на него пахнуло нафталином, а внутри была темнота и тишина — и никаких признаков Люси.

— Она решила, что я — Сьюзен и иду ее искать, — подумал Эдмунд. — Значит, притаилась у задней стенки и сидит.

Он вскочил в шкаф и закрыл дверцу, забыв, как это неумно. Затем начал шарить в темноте, надеясь мигом найти Люси. И здорово удивился, что сестра никак ему не попадается. Он решил открыть дверцу — при свете-то он сразу ее найдет. Но теперь он не мог найти уже и дверцу. Мальчик шарил, шарил и никак не мог до нее Дотянуться. Он рассердился, потерял терпение, метнулся туда, сюда, быстро и беспорядочно ощупывая все, что попадалось под руку. Наконец он даже крикнул:

— Люси! Лю! Где ты? Я же знаю, что ты здесь!

Молчание. Эдмунд отметил, что голос прозвучал как-то странно, словно кричал он не в запертом шкафу, а под открытым небом. К тому же он вдруг озяб. А потом увидел свет.

— Слава богу, — вздохнул Эдмунд. — Дверь, похоже, распахнулась по собственному желанию.

Он моментально забыл Люси и устремился туда, где был свет, как он считал, к открытой дверце шкафа. Но вышел он не в пустую комнату, а на небольшую полянку среди высоких и толстых хвойных деревьев.

Под ногами поскрипывал сухой рассыпчатый снег. Толстый слой снега покрывал деревья. Над головой было бледно-голубое небо, совсем как в ясное зимнее утро. Перед собой, меж стволами деревьев, он увидел встающее солнце: большое, красное и чистое. Вокруг стояла такая тишина, как будто кроме него здесь не было ни одного живого существа. На деревьях не было видно ни малиновок, ни белок, лес простирался во все стороны, доколе хватало глаз... Мальчик вздрогнул от испуга и холода.

И тут он припомнил, как издевался над Люси, сколько причинил ей неприятностей, расспрашивая о “воображаемой стране”, которая оказалась отнюдь не воображаемой. Надеясь, что сестра где-то совсем рядом — ведь далеко уйти она просто не успела! — он снова крикнул:

— Люси! Послушай! Прости, что я тебе не верил! Я вижу — ты была права! Давай выходи! Помиримся!

По-прежнему никто не отвечал.

Он снова огляделся вокруг. Место понравилось ему еще меньше. Он совсем уже решил вернуться домой, как вдруг откуда-то из леса донесся далекий звон бубенчиков. Мальчик застыл на месте, вслушиваясь, а бубенчики звенели все ближе и ближе, и, наконец, из-за деревьев на поляну вылетели сани, запряженные двумя оленями.

Олени были величиной с шотландских пони, белые-пребелые, белее снега; ветвистые рога вызолочены и сверкали огнем, когда на них падал солнечный свет. Упряжь из алой кожи вся увешана бубенчиками. Спереди на санях сидел толстый низенький гном, если б он встал во весь рост, в нем не набралось бы и трех футов. На нем была шуба из меха полярного медведя, на голове — красный колпак с длинной золотой кисточкой, а окладистая борода укрывала колени вместо пледа. За гномом, на высоком сиденье, восседала особа совсем иного рода — очень высокая статная дама. Она тоже закуталась в белый мех до самого подбородка; в правой руке у нее был длинный золотой жезл, на голове — золотая корона. Лицо дамы было белым — но не такой белизны, как бывает у снега, а как у бумаги или колотого сахара, — все белое, кроме ярко-красных губ. Во всех отношениях очень красивая дама, только надменная, с ледяным взглядом и суровым лицом.

Великолепное было зрелище: санки летят на Эдмунда, звеня бубенчиками; гном пощелкивает кнутом, а снег брызжет во все стороны.

— Стой! — приказала вдруг дама, и гном так резко натянул поводья, что олени сели на задние ноги, потом выпрямились и встали, грызя удила и тяжело дыша. Воздух, выдыхаемый ими, на морозе сгущался в белый пар — казалось, олени курили.

— Скажи мне, кто ты такой? — дама неласково поглядела на 'Эдмунда.

— Я... я... меня зовут Эдмунд, — с трудом проговорил Эдмунд, сам не понимая почему. Ему не понравилось, как незнакомка на него поглядела и каким тоном заговорила.